и на вас уже оказали свое действие чиновничьи увертки и проволочки; у вас утомленный вид.
– К тому есть личные причины, – сказал Кленнэм. – Чиновники тут ни при чем. Они еще не успели уморить меня.
– Так вы не хотите исполнить мою просьбу?
– Ни в коем случае, – отвечал Кленнэм. – Стыдно было бы мне так быстро бежать с поля битвы, когда человек старше меня и более кровно заинтересованный мужественно сражался столько лет.
Видя, что его не переубедишь, Дэниел Дойс сердечно пожал ему руку и вместе с ним спустился вниз, бросив прощальный взгляд на станки и машины. Он направлялся в Саутгемптон, где должен был присоединиться к своим попутчикам, и у ворот стояла дорожная карета, полностью оснащенная для этого путешествия. Вокруг толпились рабочие, вышедшие пожелать счастливого пути своему хозяину, которым они явно гордились. «В добрый час, мистер Дойс! – крикнул один из них. – Куда бы вы ни заехали, везде сразу разберут, что за человек им попался: и машину-то знает, и его машина знает, и до дела охоч, и на все руки мастер, и уж если это не настоящий человек, так где его и искать, настоящего-то!» Эта речь, произнесенная хриплым баском из задних рядов, была встречена троекратным «ура», и оратор, за которым прежде не знали подобных талантов, прославился на всю жизнь. Не успело последнее «ура» отгреметь, как Дэниел растроганно воскликнул: «Прощайте, друзья!» И карета исчезла с такой быстротой, словно сотрясение воздуха выдуло ее из Подворья Кровоточащего Сердца.
Мистер Баптист, как лицо, облеченное доверием (за которое этот маленький человечек умел быть благодарным), тоже был среди рабочих и вместе со всеми кричал «ура» в меру своих скромных способностей иностранца. Известно, что нет на земле людей, которые бы так умели кричать «ура», как англичане, когда они всерьез возьмутся за дело; дружный хор многих глоток воодушевляет и сплачивает их, точно голос всех предков, начиная от Альфреда Саксонца, точно шелест исторических боевых знамен. Мистер Баптист, подхваченный этим могучим вихрем, долго не мог отдышаться и прийти в себя, даже когда Кленнэм позвал его наверх прибрать книги и бумаги.
Артур стоял за своей конторкой, задумчиво глядя в освещенное солнцем окно, и на душе у него было грустно, как всегда бывает после проводов; эта грусть, это щемящее чувство пустоты, сопровождающее любую разлуку, словно служит предвестием той Великой Разлуки, тень которой нависает над каждым из нас. Вскоре, однако, его праздно блуждавшие мысли вернулись к предмету, который больше всего занимал их последнее время, и он в сотый раз стал перебирать в памяти все подробности того вечера, когда он у матери встретился с Бландуа. Снова этот загадочный человек обгонял его на кривой темной улочке, снова Артур следовал за ним и терял его из виду, неожиданно находил во дворе материнского дома и вместе с ним дожидался у запертых дверей.
Кто там шагает в поздний час?Кавалер де ла Мажолэн.Кто там шагает в поздний час?Нет его веселей.
Не первый раз вспоминался ему этот куплет детской песенки, который тогда напевал незнакомец; но, поглощенный своими думами, он не заметил, что повторил его вслух – и потому вздрогнул от неожиданности, когда чей-то голос пропел следующий куплет:
Придворных рыцарей красаКавалер де ла Мажолэн,Придворных рыцарей краса,Нет его веселей!
Это Кавалетто, думая, что он остановился, не зная, как дальше, услужливо подсказал ему слова и напев.
– А, вы знаете эту песенку, Кавалетто!
– Per Bacco! Еще бы, сэр! Еще бы, сэр! Кто же ее не знает во Франции! Я сотню раз слышал, как ребятишки поют ее за игрой. В последний раз, когда ее привелось мне слышать, – добавил мистер Баптист, который, вспоминая о родине, всегда начинал строить фразы по образцу родной речи, – ее пел нежный, детский голосок. Такой милый, совсем ангельский голосок. Altro!
– В последний раз, когда мне привелось ее слышать, – сказал Кленнэм, – ее пел голос, в котором ничего ангельского не было. Скорей наоборот. – Он сказал это больше для себя, чем для собеседника, и так же для себя повторил сказанные тогда незнакомцем слова: – «Громы и молнии, сэр, нетерпение – мое природное свойство!»
– Ай! – вскричал Кавалетто, ошеломленный, и вся краска сбежала с его лица.
– Что с вами?
– Сэр, знаете ли вы, где я последний раз слышал эту песенку?
С живостью, свойственной ему от природы, он пальцами стянул глаза к переносице, очертил в воздухе большой крючковатый нос, растрепал волосы, надул верхнюю губу, изображая густые усы, и закинул на плечо полу воображаемого плаща. Разыгрывая эту пантомиму с быстротой, недоступной представлению тех, кому не случалось наблюдать итальянских крестьян, он еще ухитрился изобразить на своем лице странную и зловещую улыбку. Но мгновение спустя он уже опять был самим собой и растерянно глядел на своего покровителя.
– Ради всего святого, что это должно означать? – спросил Кленнэм. – Вы знаете человека по фамилии Бландуа?
– Нет! – сказал мистер Баптист, энергично тряся головой.
– Но вы только что изображали кого-то, кто вместе с вами слушал эту песенку, не так ли?
– Да! – сказал мистер Баптист, столь же энергично кивая головой.
– Так разве этого человека звали не Бландуа?
– Нет! – сказал мистер Баптист. – Altro, altro, altro! – К движению головы он присоединил движение указательного пальца, и то еще протест казался ему недостаточно выразительным.
– Погодите! – воскликнул Кленнэм и, достав афишку, разложил ее на конторке. – Он это или не он? Вы поймете, если я прочитаю вам вслух?
– Пойму, пойму. Все пойму.
– Но вы и глазами следите тоже. Подите сюда и смотрите, что я читаю.
Мистер Баптист стал подле Артура и, быстро водя глазами по строчкам, с нетерпением выслушал все от начала до конца, после чего с силой прихлопнул афишку обеими ладонями, точно хотел раздавить какое-то ядовитое насекомое, и, повернувшись к Артуру, крикнул:
– Он! Он самый!
– Кавалетто! – с большим волнением сказал Кленнэм. – Вы не знаете, как это для меня важно! Скажите, где вы повстречались с этим человеком?
Мистер Баптист, явно смущенный вопросом, медленно снял руки с афишки, попятился на несколько шагов, сделал вид, будто стряхивает с рук пыль, и наконец через силу ответил:
– A Marsiglia – в Марселе.
– Что он делал там?
– Сидел в тюрьме. Он – altro! – Мистер Баптист снова приблизился и договорил шепотом: – Он убийца!
Кленнэм отшатнулся, как от удара, – слишком страшным было это слово в применении к человеку, с которым имела дела его мать. А Кавалетто между тем упал на одно колено и, отчаянно жестикулируя, умолял, чтобы ему позволили объяснить, каким образом он очутился в такой чудовищной компании.
Он чистосердечно рассказал Кленнэму о том, как он угодил в тюрьму за контрабандные делишки, но, выйдя на волю, твердо решил больше ничем подобным не заниматься. Как однажды в харчевне «Утренняя Заря», в городе Шалоне на Соне, он